Зимняя луна [= Ад в наследство ] - Дин Кунц

- Я этим воспользуюсь.

- Департамент Внутренних дел наконец составил окончательный рапорт о перестрелке, и ты оправдан во всех действиях. Что еще лучше, и шеф, и комиссия собираются принять их как решающие.

- Почему же я не хочу плясать?

- Мы оба знаем, что весь запрос о специальном расследовании был дерьмом. Но мы также оба знаем... что раз уж они открыли эту дверь, то не всегда закрывают ее, не хлопая по пальцам некоторых невинных парней. Поэтому мы возносим наши благословения.

- Они оправдали и Лютера?

- Да, конечно.

- Хорошо.

Кроуфорд сказал:

- Я поставил твое имя в список на благодарности - Лютера тоже, посмертно. Обе кандидатуры, кажется, собираются одобрить.

- Спасибо, капитан.

- Вы заслужили.

- Я не собираюсь проклинать кретинов из комиссии, а шеф может тоже идти в ад пешком, вот и все. Но что значит для меня, так то, что именно вы вписали наши имена.

Опустив взгляд на коричневую кепку, которую он крутил и мял в своих смуглых руках, Кроуфорд сказал:

- Я ценю это.

Они оба немного помолчали.

Джек вспомнил Лютера. Он представил, что и Кроуфорд тоже.

Наконец Кроуфорд поглядел выше кепки и произнес:

- Теперь плохие новости.

- Всегда какие-то есть.

- Не очень плохие, просто раздражающие. Ты слышал о фильме Энсона Оливера?

- Котором? Их три.

- Значит, не слышал. Его родители и его беременная невеста подписали контракт с Уорнер Бразерс.

- Контракт?

- О продаже прав на биографию Энсона Оливера за миллион долларов.

Джек потерял дар речи.

Кроуфорд сказал:

- Судя по их словам, они заключили контракт по двум причинам. Во-первых, хотят обеспечить нерожденного сына Оливера, чтобы будущее ребенка было надежным.

- Что насчет будущего моего ребенка? - спросил Джек зло.

Кроуфорд поднял голову.

- Ты и вправду расстроен?

- Да!

- Черт, Джек, с каких это пор наши дети волнуют подобных людей?

- С никаких.

- Точно. Ты, и я, и наши дети, мы здесь для того, чтобы аплодировать им, когда они сделают что-нибудь артистическое или высокоинтеллектуальное, - и убирать за ними, когда они нагадят.

- Это несправедливо, - сказал Джек. Он рассмеялся над собственными словами - как будто какой-либо опытный полицейский действительно мог вообразить, что жизнь справедлива, добродетель вознаграждается, а грубость карается. - А, черт!

- Ты не можешь ненавидеть их за это. Они просто такие, просто так думают и никогда не изменятся. Можешь пылать ненавистью, быть ледяным от ненависти или разражаться молниями от ненависти.

Джек вздохнул, все еще злой, но уже по инерции.

- Ты сообщил, что у них было две причины для подписания контракта. Какая вторая?

- Сделать фильм, который станет "памятником гению Энсона Оливера", - сказал Кроуфорд. - Так выразился его отец. "Памятник гению Энсона Оливера".

- Ради любви к Господу.

Кроуфорд тихо рассмеялся.

- Да, ради любви к Господу. А невеста, мать его будущего наследника, промолвила, что этот фильм должен дать противоречивой карьере Энсона Оливера и его смерти историческую перспективу.

- Какую историческую перспективу? Он снимал фильмы, он не был лидером западного мира - просто снимал фильмы!

Кроуфорд пожал плечами:

- Ну, со временем они сделают из него лидера, я даже подозреваю, окажется, что он был борцом с наркоманией, неустанным защитником бездомных.

Джек подхватил:

- Вдохновленным христианином, который однажды решил посвятить себя миссионерской деятельности...

- ...и занимался ею до тех пор, пока Мать Тереза не приказала ему вместо этого делать фильмы...

- ...и именно из-за его успешных деяний во имя справедливости он был убит в результате заговора, заключенного ЦРУ, ФБР...

- ...британской королевской семьей и Международным Братством Бойлерщиков и Слесарей-водопроводчиков...

- ...покойным Иосифом Сталиным...

- ...и лягушонком Кермитом...

- ...при помощи каббалы наркомана-раввина Нью-Джерси, - закончил Джек.

Они расхохотались, потому что ситуация была слишком нелепой, чтобы отвечать на нее чем-либо, кроме смеха, и потому, что если бы не смеялись над этим, то придали бы всем тем людям силы.

- Им лучше не вводить меня в свой чертов фильм, - сказал Джек после того, как смех обернулся приступом кашля, - или я этих мерзавцев буду преследовать по суду.

- Они изменят твое имя, сделают тебя азиатом-полицейским по имени Вонг, на десять лет старше и на шесть дюймов ниже, женатым на красной по имени Берта, и ты не сможешь их преследовать за клевету.

- Люди все же смогут понять, что в настоящей жизни это был я.

- В настоящей жизни? Что это? Это же - "страна Ляля".

- Боже, как они могут делать героя из этого парня?

Кроуфорд сказал:

- Они сделали героев из Бонни и Клайда.

- Антигероев.

- Ладно, тогда, Бутч Кэссиди и Санденс Кид.

- То же самое.

- Они сделали героями Джимми Хоффа и Багзи Зигеля. Энсон Оливер - это раз плюнуть для них.

Этой ночью, много времени спустя после того, как ушел Лайл Кроуфорд, когда Джек пытался забыть о своих тысячах неудобств и хоть немного поспать, он не смог прекратить думать о фильме, о миллионе долларов, об отношениях Тоби в школе, о подлых граффити, которыми покрывают стены их дома. О недостаточности их сбережений, его статусе калеки, о Лютере в могиле, одинокой Альме с ее арсеналом. А Энсона Оливера на экране будет изображать какой-нибудь молодой актер с изысканными чертами лица и печальными глазами, излучающими ауру святого сострадания. Покажут и благородные цели, величину благородства которых превышает только его сексапильность.

Джек был ошарашен чувством своей беспомощности гораздо сильнее, чем каким-либо другим чувством до сих пор. Причина этого была частично в клаустрофобическом гипсовом панцире, которым его скрепили с кроватью. Оно возникло, к тому же, от мысли, что он связан с этим Лос-Анджелесом домом, который упал в цене и который теперь будет трудно продать на охваченном депрессией рынке. Он был хорошим полицейским в то время, когда героями становятся гангстеры, поэтому не мог себе представить, чем еще ему зарабатывать на хлеб и как найти смысл жизни в чем-то, кроме этой работы. Он был пойман, как крыса, в гигантский лабиринт, выстроенный для опытов в лаборатории. Но, в отличие от крысы, у него никогда не было иллюзии свободы.